АЛЬДО НОВЕ

 

Альдо Нове, итальянский писатель, родился в 1967 в  городе Варезе, на северо-западе Италии недалеко от Милана. Автор более пяти книг. Нове - одна из самых заметных фигур в стане “молодых каннибалов”, новейшего течения гипернатурализма в итальянской литературе на рубеже веков. Стиль А.Нове - гремучая смесь из свежих языковых присадок, куда входят рекламные примочки, эстрадные приколы, эротические пенки, телевизионный стёб, уличная феня и прочий недоязык, который незаметно подменяет нам праязык и выстраивается автором во всеядное и крайне неутешительное письмо, доходящее до самопожирания. Приготовленный в лаборатории писателя этот шипучий словесный коктейль, казалось, вот-вот разъест последние островки литературы. Как бы не так. Внезапно затвердев, он сам превращается в литературный реликт. Ведь сказано: литература начинается там, где кончается литература.

 

Избранные рассказы из сборника “Супервубинда”

 

Бадусан

Я урыл своих предков за то, что они пенились этим долбаным бадусаном Pure & Vegetal.
Мазер талдычила, что ее бадусан типа увлажняет кожу. Только я пользуюсь бадусаном Vidal. И хочу, чтобы все в доме пользовались бадусаном Vidal.
Потому что с детства помню рекламу бадусана Vidal. Неслабая была реклама.
Я лежал в постели и смотрел, как скачет лошадь.
Та лошадь была Свободой.
Я хотел, чтобы все были свободны.
Я хотел, чтобы все покупали Vidal.

А потом фазер и говорит: в универсаме, мол, набор из трех предметов по цене двух дают. Надо брать. Не думал я, что туда и бадусан попадет.
Фазер-мазеры сроду меня не просекали.

После таких дел я сам себе покупал бадусан Vidal. Мне было пофигу, что в доме еще три упаковки Pure & Vegetal с этой обломной календулой.
Я если когда в ванную заходил и видел на биде их стебаный батл, тут меня прорывало, и я уже за стол с ними не садился.

Обо всем ведь не расскажешь.
Я погляжу, когда вам наплюют в самую душу. А главное, ради чего - ради скидки. Я молчал.
Молча бакланил у себя в комнате чипсы там, шмипсы разные. И никого не хотел видеть - ни дружбанов, никого. Телефон звякнет, а меня вроде как дома нету.

Что ни день, я все глубже въезжал, до чего страхолюдина у меня мамуля.
Такая, что вовек в политику не сунется - с ее-то вздутыми веняками и желтыми от курева пальцами.
Страшна как смертный грех. И как только я любил ее в детстве?
Папуля тоже весь трещал по швам.
Короче, пора, пора уже было ушатать их обоих.

Ну, выхожу я тут под вечер из своей комнаты и говорю: решил я типа вас обоих списать.
Те на меня только гляделки свои поношенные выкатили, видно, ушам не поверили, что я с ними вообще заговорил. С чего это, спрашивают.
А с того, что неплохо бы для начала бадусанчик сменить.
Они как заржут.

Ну, поднялся я в свою комнату и взял консервную банку из-под томатов. Она у меня для ночной жрачки заныкана.
Вернулся в кухню и запер дверь на ключ.

Я рявкнул матери, что она последняя чувырла и что ей надо было вырезать матку до моего зачатия.
Отец вскочил и замахнулся на меня. Но я не оплошал и так вмазал ему по яйцам, что он тут же с копыт долой.

Мать бросилась к нему с диким ревом. Она выкрикивала что-то бессвязное и от этого казалась еще старше и смешнее. Я всадил ей острую консервную крышку в горло. Ручьем хлынула кровь. Мать визжала, как свинья.
Отца я оформил тесаком для замороженных продуктов.
Тошно было смотреть, как они подыхали, давясь кровавой блевотиной.

Всю плитку на полу перемазали. Кровища все лилась и лилась. А эти стали другого цвета.
Я потопал наверх и сгреб два батла (один они уже испузырили) их поганого бадусана.
Притащил батлевичи на кухню, поставил на стол. А после продолбал мамашин череп молотком для отбивки мяса.
Липкие мозги вытекали медленно. Шмотки волосатой кожи отдирались как скотч.

Отцовская башка была вроде мягче. То ли это я по ней хряпнул как полагается.
Я вывалил их мозги в раковину и хорошенько промыл черепки моющим средством Scottex.
Потом я налил в черепушки Pure & Vegetal: пусть до них дойдет, что

---

Раздумья

Когда начинается "Rai - это не Рай", я опускаю жалюзи.
Я закрываю дверь и открываю пакетик леденцов фру-фру. Или пачку чипсов. Смотря что купила мать. И глазею на то, как орешки теребят их упругие титьки.
Мне катит представлять их всех в моей комнате и думать, что каждая вещь пропитана запахом мытых писек.

Сам я живую лохань отроду не видал.
И хоть мозгую о ней с утра до вечера, не уверен, что смог бы ее обработать, как подумаю, откуда выходят кровь, ссаки и дети в какой-то липкой параше.
В медицинской энциклопедии я видел лохани с опухолью.
На одну будто гнилой баклажан прилепили. Неонового цвета и с лиловыми прожилками.
У другой котлетины такой оранжевый нарост, что аж на две половинки развалилась. С виду просто бр-р-р.

Но мне это до банки.

Любовь - штука серьезная.

В полтретьего я настраиваюсь на Italia I.
Когда папаша помер, я думал, одна из этих сестренок однажды ко мне привянет.
Но это я так, лишь бы не думать о смерти. Что это я не знаю и не хочу, чтобы это было. По крайней мере со мной.
Я если о смерти когда призадумаюсь, так на меня жрачка нападает. Бывало, разбомбишь холодильник подчистую, бухнешься на матрас и призадавишь на массу до того, как начнется Фьорелло.
Фьорелло - он просто зе бест. Корки мочит отпадно, а еще запевает на всякий лад.

У меня номера со всеми метелками из "Rai - это не Рай" есть.
Тот, где на обложке Мери, полный сочняк.
У Мери такие глазищи...
Сколько раз я мечтал распялить ее на 90°.
А потом стянуть с нее трусики и залудить вcтояка.
С такой чиксой я бы на любой бластер прокинулся.

Мери не такая стерва, как Амбра.
Мери куда нежнее.
Мери учит философию.
Мери блондинка.
Мери не скандалит.
Мерины ноги длиннее Шмелиных.
Мери не старается перещеголять подруг.
Мери дает мне надежду на лучшую жизнь.
Мери заставляет мое сердце биться сильнее.
Мери кайфовей Мирианы.
Мери такая спокойная.
Мери улыбается улетней всех на свете.
Мери родилась под знаком Рыб.
Мери говорит на трех языках.
Мери разгонит эту зеленую тоску.
Мери смотрит искоса, выпятив губки, и я угораю.
Мери танцует полный классман.
Мерина кожа пахнет взасмак.
Мери - это все, что у меня есть.

Когда идет реклама, я переключаюсь на другую программу. Иногда реклама бывает и по уму. Вот реклама Неоцибальгина. Есть там клевый такой мотивчик. А еще в одной, про силикон, морковка четко так ныряет.

Бывает, паришь лысого, паришь, а сам все ждешь, когда покажут Мери, чтоб уж под нее растрястись или под Роберту. Правда, как-то я залился под этого, ну, типа полицейского там, знаете. Ну, это было полное обломово.

Как врежу дубака, пусть меня положат рядом с Мери или хотя бы с ее фоткой.

---

Мордорубка

Когда я вижу на улице парней и девчонок моего возраста, когда я вижу, как они там клеются, я прямо с пол-оборота завожусь.
Ненависть - это вам не просто враждебность я не знаю к кому. Это когда тебе охота уже провернуть языки в едальничке у этих кадрушек.
Ты даже не можешь спросить, а можно ли тебе.
Ты только можешь сесть на поезд.
Пока ждешь поезда, стоишь и ненавидишь. И ни одна с тобой не пососется.
Тогда ты приезжаешь домой, смотришь в окно и думаешь о работе.

Я Адзурро. Мне семнадцать. Я Лев. Я изобрел мордорубку.
Вынул из настольной лампы стержень и присобачил к нему мясорубку. Мать ничего не знает.
Первая любовь была у меня в семь лет. Мариелла приехала из Катании. Мы учились в одном классе. Она мне нравилась, поэтому я мечтал, что мы будем жить вместе.
Я смотрел на ее кожу и говорил. Она говорила, что ей пора.

Однажды она плюнула мне в моську. Я почувствовал, как ее слюна сочится у меня между губ.
Это была любовь.
С тех пор я все время хочу, чтобы девушка снова меня поцеловала. Я хочу снова почувствовать вкус девичьей слюны.

Но девушки целовали не меня.
Как-то был я в Приматиччо и видел там одну. Она была как последняя жена Костанцо.
Она закрыла глаза, высунула язык и кончиком трогала язык какого-то местного углумка.
Так я решил соорудить мордорубку.

Если девушка не снимается, она идет себе по улице.
Тогда самое время действовать. Когда я принимаюсь за дело, мне явно лучшеет. Я могу отплатить за обиды. Жизнь становится совсем другой.
Я встаю перед этими двумя и подключаю свой миксер к автомобильным аккумуляторам.

Язык - это всего лишь бифштекс, смоченный девичьей слюной.
А при прокрутке все мясо одинаковое.

Когда мне было 24, я встретил Марию. За десятку я смотрел, как она трогает себя в туалете бара "Нил".
Я мечтал о том, что будет, когда мы поженимся. Но летом Мария переехала в Беллинцону.

Бляди не целуются.
Ты можешь протянуть их и в хвост и в гриву меньше, чем за двести тысяч, если им уже  сороковник, или за пол-лимона, если еще молодухи, но целоваться они не будут.
Вот этого я ну никак не прорублю.

От моей мордорубки много крови. Taк устроен организм. В более справедливом обществе она не пригодится. Там и у меня будет девушка. И мы будем ходить на ипподром. Я буду смотреть ей в глаза. Чего-то говорить.
Моя мордорубка не особо и дорогая. Потому что я сладил ее из подручных материалов. Ну, а лампа все равно шла на выброс.

---

Yow Can Dance

Сижу я тут с дружками в баре. Кофейком балуюсь. Глядь - Марчелло. Солдатёрили мы вместе. Вот, говорю, это - Марчелло, прошу любить и жаловать. Когда тебе за восемнадцать, по кайфу вспоминать былое. Марчелло как услыхал, что я женился, прорадовался. Он тоже тридцатник разменял (как и я). Да и родились мы впритирочку. Он дня на два моложе будет. Так что оба мы Раки. Раз даже день варенья вместе справляли. Только в другом баре.

Ну, вспомянули, как положено, про того чмошника-сардинца, что на крышу залез, а слезать ни под каким видом; про то, как затащили в казарму путан; как Марчеллик слямзил коробку шоколада, пятнадцать кило, и мы толкнули ее одному торгашу. А еще вспомянули про педрилу-старлея и торчка-часового, что ширнулся, да и похерил склад - пришлось на него рапорт катать.

Как-то Марчелло откопал надувную куклу в шкафчике у You Can Dance. Ну, мы ее, значит, надули и запихали в очко. Тут нас дежурный и накрыл, мы - ноги. Он ее тащит-потащит, бы самому-то попользоваться, а она возьми лопни...

Марчелло помордел. Дочке два года. Заказал себе мерзавчика. Говорит, кантуется на выездных играх "Ювентуса", вместе с другими фанами. Звал типа в гости.
Пора было расходиться. Марчелло вызвался заплатить. Э-э, нет. Столько не виделись, обижаеешь, старик, - плачу я. Марчеллино ни в какую: пыжится, толкает меня. Брось, говорю, давай не будем, кончай базар.

Он: еще чего. Я ему: и думать забудь. Он мне: шутки шутишь? Я: ну прямо! Марчелло скривился. Я ему: чего кривишься, бля, я плачу. Mapчелло мне: мудозвон.

Я ему: иди, говорю, просрись, пора уже въехать, угощаю тут я. Он мне: даже не рыпайся со своим бамажником, ты меня и так заколебал, плачу все одно я.

Кругом народ тусуется, мочалки там местные, ну и вообще; всем охота узнать, кто из нас забашлит. Вылупились на меня, ждут, чего дальше. И кассирша за стойкой тоже глазеет.

Короче, расклад такой, Марчелло: ты лучше не выёгивайся, последний раз говорю, прикинь. Тут он как пихнет меня к витрине мороженого, а бабки-то кассирше сует.

Мать твою, завопил я и выхватил пушку. Ты врубишься или нет, что пора завязывать эту лабуду? Да или нет, да или нет - и зашмалил ему всю обойму конкретно в зенки.

Что, ты этого хотел, этого? Ласты завернуть хотел, а, Марчеллино, орал я не своим голосом. Марчелло бухнулся на пол. Так и сжал в кулаке свои тугрики, заляпанные кровью. Все повалили из бара. Я за ними. А сам палю без разбора и реву во всю глотку: обижаешь, старик, - я плачу, плачу я.

---

Бабушка

Есть ли у меня бабушка, нет ли - роли не роляет.
Никто еще не добивался успеха или там любви только потому, что у него есть бабушка.

Моя бабушка глухая, грязная и лживая.
Она у меня малость со сдвигом, а может, только косит под малахольную. Вся ее жизнь теперь - сплошные залепухи, которые она откалывает на голубом глазу.
Бывало, такие завороты накрутит, лишь бы отмазаться. Хотя известно, что в доме никого и схавать весь "Осенний вальс", кроме нее, некому. Но развозит она реально - не подкопаешься.
Бывало, обдует диван, а сама ни сном ни духом. Хоть ты тут тресни.
И бровью не поведет: мол, соседский мальчик напроказил. Наглость на грани гениальности. Двухлетка и вправду топает ножками, но не так шустро, чтобы ходить по-маленькому на наш диван.

Особо впечатляют бабулькины фотки в юности. Она была красавицей.
Как раскину, что и на такую старуху бывает прореха, голова кругом идет. 

Разок я ее спросил, мол, не пора ли тебе уже пора, ну типа дубаря секануть. А про то, чтобы загнать себе балду под кожу, и думать забудь. Такую гусеницу никто и даром пялить не станет. Тем паче она скоро своим ходом увянет. Душок и так уж пошел, того гляди, струпья повылезут.

Бабулина ряшка все та же, что и в молодости, с той разницей, что из нее как будто всю жидкость выкачали, вот кожа там-сям и обвисла.

Без конца таскает меня с собой на кладбище. Проведать своего супружника - моего деда. Он в 1972 откинулся, а она до сих пор нюни разводит.
Причем по эту вот сторону могильной плиты, где еще живые.
Лично я, когда ей карачун уже придет, не буду доставать бабулю на том свете и звать ее прошвырнуться вместе с этим жмуриком, ее старикашкой.

Чтобы я да куда поперся с собственной бабкой! Я и так уже последним из ребят оторвал себе Moncler. Болтался я раз по центру с бабулей, болтался, ну и зашли мы в одну забегаловку ударить по гамбургеру. Только вот у нее с хавалкой неудобняк: вместо зубьев дёсны как сопли свисают - беэ-э.

Короче, в прошлую пятницу, пока она там несла всякую гиль, стоя на коленях у дедовой могилы, мне вдруг вступило.
Взял я с соседней могилки железную лампадину, да и приложил бабушке по кумполу.
Думаете, бабуля хвостом щелкнула? Как же, щас!

Кто недопонял - поясняю: стоит ей унюхать запашок червей, учуять, что тянет родной гнилятинкой, как она тут же силенки набирает. Это у нее дома силов никаких нету, всех замотает вконец.
И молится, и молится. Что в лоб ей, что по лбу.

Понты давит, прямо как на своем поле.

[01] [02] [03] [04] [05] [06] [07] [08] [09]

 

2001-2012   Черный юмор   @ Иван Пластилинов